Блог переехал

Блог переехал на новую платформу.

Носороги Канады, или Единственная смешная «смешная» партия в мире

В 1963 году в Канаде появилась Носорожья партия, названная в честь носорога, избранного в городской совет Сан-Паулу (не в честь пьесы Ионеско). Это была классическая шуточная партия, но от разных там Любителей пива «Носороги» отличались — они были смешными: иногда их сатирический абсурд почти достигал высот «Монти Пайтон».

Я выписал и перевел несколько эпизодов из истории этой партии, которые меня насмешили.

1. Носорог, как заявляла партия, идеальный символ для политического движения, потому что политики «толстокожие и медлительные тугодумы, способные в опасности передвигаться очень быстро, а ещё у них посередине лица растёт большой волосатый рог».

2. Член партии Ted «not too» Sharp (это теперь моё любимое прозвище всех времён) соревновался с некой Флорой Макдональд под лозунгом «Фауна, а не флора!». Ещё он хотел перетянуть Антарктику, чтобы иметь в распоряжении весь холод планеты на случай новой Холодной войны.

3. Предвыборная программа кандидата Инопланетянина Альфреда: «Безопасный секс, лекарства по рецепту, easy listening».

4. Кандидат Мишель Ривар однажды заявил во время телеэфира: «У меня для вас есть только два слова: «сельдерей» и «тротуар». Спасибо».

5. Кандидат Брайан Салми в течение кампании носил костюм Годзиллы, поэтому у него было прозвище Годзилла. Потом он официально сменил имя на Са Тан (Sa Tan) и в 2007 году судился с государством: иск был подан под названием «Satan versus Her Majesty The Queen».

6. Партия предлагала среди прочего:
— Отменить закон притяжения.
— Переселить королеву в Букингем, штат Квебек.
— Раздать всем начинающим художникам по носорогу.
— Сделать безграмотность третьим языком страны.
— Покрасить территориальные воды страны в национальные цвета, чтобы рыбы всегда знали, когда они находятся в Канаде.
— Объявить войну Бельгии, потому что Тинтин однажды убил носорога.
— Пересчитать Тысячу островов, чтобы проверить, не украли ли Штаты что-нибудь.
— Переименовать Британскую Колумбию в La La Land (надеюсь, что фильм 2016 года именно об этом).

Партия показывала неплохие результаты на местном и федеральном уровнях, но, к сожалению, в Палату общин так и не смогла избраться. В 1993 году партия прекратила
существование, но в 2006 году появилась новая, уже не такая смешная «Носорожья партия».

Запоздалые итоги 2016 года

Лучшие сериалы и ТВ-шоу, которые я посмотрел в 2016 году

1. Adventure Time.
2. Better Call Saul.
3. Crazy Ex-Girlfriend.
4. Crisis in Six Scenes.
5. Dirk Gently’s Holistic Detective Agency.
6. Fleabag.
7. Friends.
8. Gravity Falls.
9. Master of None.
10. No Such Thing As The News.
11. Stranger Things.
12. The Fall (season 3).
13. You’re The Worst.

Лучшие фильмы, которые я посмотрел в 2016 году

1. Hunger Games.
2. Lobster.
3. Fantastic Beasts And Where to Find Them.
4. What We Do in The Shadows.
5. Zootopia.

Лучшие книги, которые я прочитал в 2016 году

1. R. Chernow — «Alexander Hamilton».
2. В. Фещенко, Э. Райт — «Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов. Э. Э. Каммингс и Россия».
3. Е. Ржевская — «Берлин, май 1945: записки военного переводчика».

Лучшие подкасты, которые я слушал в 2016 году

1. No Such Thing As A Fish.
2. The New Yorker Radio Hour.

Лучший стендап-спешл, который я посмотрел в 2016 году

Bo Burnham — Make Happy.

Лучшая музыка, которую я слушал в 2016 году

Original Broadway Cast — Hamilton.

 

9 абзацев (и три посткриптума) о «What a Carve Up!» Джонатана Коу

Рецензия в рамках конкурса Британского совета: #ukatnonfiction, #yoll2016.

«What a Carve Up!» Джонатана Коу — это сатирический роман о Великобритании 1980-х годов.  Коу показывает, что  так называемые «рыночные силы», под знаменем которых проводились тэтчеровские реформы, — это эвфемизм для жадности. Члены семьи Уиншоу, вокруг которой вращается повествование романа, показаны не как люди, а как ненасытные алчные монстры, не думающие ни о чём, кроме денег и власти. Они поделили между собой сферы влияния и ресурсы страны (одно из значений глагола «to carve up» — разрезать на части, делить): они контролируют, что люди едят, смотрят, думают и когда умирают. Сатира Коу лобовая, прямолинейная и эффективная: один Уиншоу ломает сестре руку ради двух с половиной шиллингов; другой ещё в юности уверен, что Англия должна продавать оружие и Ираку, и Кувейту, чтобы война как можно дольше не кончалась; третья придумывает самые изощренные способы размножения, содержания и забоя скота (на этих страницах Коу достигает почти свифтовских высот), при этом сама ест только мясо заботливо выращенных поросят; и так далее.

«What a Carve Up!» Джонатана Коу — это постмодернистский роман о писателях, романах и постмодернистских романах. Главный герой произведения — романист Майкл Оуэн, который пишет историю семейства Уиншоу и размышляет о процессе письма, обсуждает проблемы метарефлексии и идеологии в искусстве с режиссёром-документалистом, говорит об особенностях своей книги с редактором. Книга у него  — и у Коу  — получается разножанровой и разодранной (carved up) на фрагменты: хроники семьи перемежаются художественными зарисовками, дневники протагониста — мемуарами второстепенных членов повествования, протоколы заседаний совета директоров банка — этикетками продуктов питания; хронология скачет, точка зрения постоянно меняется, факт смешивается с вымыслом. Эта разодранность текста не только передаёт на формальном уровне содержание романа (разодранность страны кланом Уиншоу), но и отсылает к основополагающей теоретической книге постмодернизма — работе Ихаба Хассана «Расчленение Орфея», в которой нестабильность и хаотичность назывались определяющими чертами нового искусства. Образ Орфея — важный лейтмотив романа: прямые цитаты из фильма Кокто, тема спасительной силы искусства, настойчивые мотивы спуска в ад и оборачивания назад. Да и смерть Орфея, обстоятельства которой дали название книге Хассана, перекликается со смертью Майкла  — Орфея разодрали менады (с древнегреческого «безумствующие»), Майкл разбился на самолёте, управляемом безумной Табитой Уиншоу.

«What a Carve Up!» Джонатана Коу — это детектив: роман начинается с загадочного убийства Годфри Уиншоу, которое и заставляет его сестру Табиту заказать историю семьи Майклу, и продолжается множеством загадочных смертей; а кульминация романа — настоящая, и тоже загадочная, резня (carve-up) в поместье Уиншоу Тауэрс.

По-английски жанр детектива иногда называют словом «whodunit», буквально «кто это сделал?». На этот вопрос — «кто это сделал?» — в книге пытаются ответить многие. Табита Уиншоу  — кто убил её брата Годфри в 1942 году? 9-летний Майкл в 1961 году — кто убил всех персонажей в фильме «What a Carve Up!», действие которого происходит в поместье Блэкшоу (реальный комедийный хоррор, давший название роману)? Взрослый Майкл в 1990 году — кто убил его отца и любимую девушку? Вся семья Уиншоу в 1990 году — кто их убивает один за одним? Но самое важное, что вопросом постоянно задаётся читатель — кто сделал этот текст? Кто автор книги?

Поначалу кажется, что автор — Майкл, но с какого-то момента становится понятным, что он не мог написать всю книгу; не могла и владелица издательства, которая пишет предисловие к книге, опубликованной после смерти Майкла. Так кто же  собрал фрагменты этого текста в определенном порядке? Ответ издевательски прост: писатель Джонатан Коу.

Дело в том, что смерть Майкла иронически  отсылает не только к трактату Хассана, но и к другому важнейшему постмодернистскому тексту — эссе Ролана Барта о «смерти автора»: автор недописанной книги о Уиншоу умер, но эта книга все равно в руках у читателя. Майкл — это лишь персонаж романа, а всю эту сложную «резню» и персонажей, и текста романа мог учинить только сам Коу, который, таким образом, опрокидывает постмодернистские концепции, завязанные на недоверии к метанарративам — Коу не доверяет и самому этому постмодернистскому метанарративу: автор не умер — у читателя есть только тот нарратив, который создал автор.

И в этом есть не только эстетический, но и политический пессимизм: ведь и Майкл, и Коу являются авторами внутри капиталистической системы —Майкл берётся за книгу об Уиншоу, не веря в то, что её публикация на что-то повлияет; он соглашается на работу только ради денег. 

«What a Carve Up!» Джонатана Коу — это сатирический постмодернистский детектив, который не верит ни в силу постмодернистской субверсии, ни в силу сатиры, ни в возможность наказания виновных: кольцевая композиция говорит о том, что безумие и  жадность, погубившие Майкла и всех остальных в романе, будут вечны. Примечательно, что в своём последнем романе, вышедшем в 2016 году,  — году Брекзита, Трампа и пост-правды — Коу вернулся к героям именно этой книги об исчадиях тэтчеровского ада. 

И хотя Коу тоже не верит в силу сатиры в Британии (он справедливо считает, что она направляет агрессию в безопасное русло и тем самым поддерживает систему эксплуатации большинства меньшинством), в конце года и текста о романе про тэтчеровскую Британию нельзя не вспомнить классический сатирический скетч о вере в рыночные силы:

P.S. «What a Carve Up!» Джонатана Коу, как и другие романы автора, — это очень кинематографичный (обсессия Майкла на одноимённом фильме 1961 года; рассуждения о идеологии кино; монтажность текста), музыкальный (лейтмотивы, контрапункты, развития тем) и очень смешной (чего стоят только смерти со смыслом в финале) текст.

P.P.S. Если у кого-то есть сомнения насчёт того, мог ли Коу отсылать к Хассану и Барту, не сомневайтесь: писатель защитил PhD по английской литературе, написал биографию авангардиста Б.С. Джонсона, да и в романах явно даёт понять о своём знакомстве с актуальным теоретическим дискурсом.

P.P.P.S. И отдельно о переводе: я читал в оригинале, но я, конечно, знаю, как перевели название романа: «Какое надувательство!». Думаю, из моей статьи понятно, что это не передает даже десятую долю смыслов, которые заложены Коу. Ещё меня заинтересовало, как переводчики справились с одним сложным местом: Майкл пишет отзыв на чужую книгу, долго подбирает слово, чтобы указать, чего же нет у рецензируемого писателя, и наконец находит — «brio» (лёгкость, живость, яркость). В газету рецензия попадает с опечаткой: «biro» (ручка). Это и смешно, и важно в контексте постмодернистской зацикленности на процессе письма. Как же перевели пару «brio» — «biro»? «Задор» — «запор». Переводчик не смог передать ни смысл, ни глубину утки.

8 фактов о бич-пакетах

1. Рамен — это лагман (ну почти). Вообще-то рамен — это просто суп с лапшой, который придумали в Китае: там стали делать лапшу, скручивая, разматывая и вытягивая тесто, и назвали её «ламянь». Чаще всего из неё делали блюда на бульоне, с овощами и специями. В Средней Азии такие супы стали называть «лагман», а в Японии — «рамен»: со звуком «эл» там, как известно, проблемы. Но всё-таки рамен, ламянь, лагман и корейский рамён — это хоть и очень похожие, но разные блюда. Забавно, что в китайских ресторанах, например, рамен сейчас подают под названием «японский ламянь».

2. Рамен быстрого приготовления придумали, чтобы покончить с войнами (ну почти). В конце 1940-х годов министерство здравоохранения Японии, в которой еды катастрофически не хватало, призывало население есть больше хлеба из дешевой американской муки. Предприниматель Момофуку Андо недоумевал: почему хлеб, а не более привычная японцам лапша? Ему ответили, что компании по производству лапши не очень стабильные и не в состоянии удовлетворить спрос. Тогда Андо решил, что нужно просто изобрести вкусное, полезное, быстро готовящееся и дешёвое блюдо из лапши, потому что был убеждён: «В мире наступит мир, когда у людей будет достаточно еды». И придумал.

3. Лапшу быстрого приготовления признали лучшим японским изобретением XX века (рамен обошёл суши, покемонов и Акиру Куросаву). В 1948 году Андо основал компанию Nissin Foods и спустя десять лет, успев попутно пережить разорение банка, представил Chikin Ramen — лапшу быстрого приготовления в брикетах со вкусом курицы. Он перепробовал кучу разных вариантов и в конце концов разработал метод быстрой зажарки (flash frying) готовой лапши: такая лапша не только быстрее готовится, но и дольше хранится.

4. В Осаке есть музей лапши быстрого приготовления. А в Иокогаме — музей лапши быстрого приготовления в пластиковой чашке. Изобретение Андо не сразу стало бич-пакетом: цена Chikin Ramen в 6 раз превышала стоимость обычного удона. Но удобство и практичность изобретения люди оценили все равно. Настоящий прорыв произошёл в 1971 году: годом раньше Андо открыл представительство в США и, по легенде, как-то заметил, что американцы разламывают его продукт пополам, кидают в пластиковую чашку из-под кофе, заливают кипятком и едят не палочками, а вилкой. Так появились Cup Noodles: рамен в чашке, с пластиковой вилкой, а потом и с пакетиком с приправами. Всего лапши быстрого приготовления сейчас съедают около 100 млрд порций в год, а именно Cup Noodles к маю 2016 года продали 40 млрд упаковок.

5. Рамен быстрого приготовления ели в космосе. В 2005 году Андо придумал Space Ram — лапшу быстрого приготовления в вакуумной упаковке специально для Соичи Ногучи, которому предстоял полёт на шаттле Discovery. У космического рамена густой бульон и маленькие кусочки лапши, которые можно приготовить и без кипятка.

6. Компания, основанная Андо, — поставщик Императорского двора в Японии. Сам Андо был удостоен Ордена Восходящего солнца и Ордена Священного сокровища и, по мнению одного из бывших премьер-министров страны, создал кулинарную культуру, которой послевоенная Япония может гордиться.

7. Nissin Foods вступила в «фазу глобальной эволюции» и хочет стать «Производителем еды для Земли» (Earth Food Creator) — продавать на 1 триллион иен в год (8.5 млрд долларов).  В 2016 году чистый доход компании составил почти 230 млн долларов США. В общем, компания следует заветам основателя, хотя и немного переосмыслила их.

8. Изобретатель бич-пакетов считал, что «разумное питание делает нас красивее и здоровее».  А также Момофуку Андо считал, что «Mankind is Noodlekind».

Источники:

1. Разделы «История компании» и «Об основателе» официального сайта Nissin Foods.
2. Разделы «О компании» и «История компании» старой версии сайта Nissin Foods.
3. Пресс-релиз о продаже 40 млрд упаковок Cup Noodles.
4. Бизнес-план компании Nissin Foods до 2021 года.
5. Википедия: Момофуку Андо, Cup Noodles, лапша быстрого приготовления, рамен, ламянь.
6. Обзорные статьи о лапше быстрого приготовления: Vox, Washington Post, Gizmodo, Straight Dope.
7. Сайт музея лапши быстрого приготовления.
8. Сайт музея Cup Noodles.
9. Статья об опросе в 2000 году.

Ну да, это он — Эдичка

«Это я — Эдичка» — автобиографический роман Эдуарда Лимонова, написанный от лица русского поэта, который эмигрировал в США, живёт на вэлфер и редкие заработки от низкоквалифицированного труда, пишет стихи и статьи в русскоязычные газеты, тоскует по изменившей и ушедшей от него жене, исследует свою сексуальную идентичность и ест щи на балконе, — часто называют исповедью. Но это не исповедь, это упражнение в самолюбовании: Эдичка каждую секунду изумляется тому, какой он открытый, внутренне свободный, радикальный, прекрасный, талантливый и начитанный («Утром в темноте, идя на работу, я за шесть минут совершал экскурс по всей мировой литературе — столько в мою голову всякий раз лезло строчек. Ни хуя себе официант!»). И возмущается тому, насколько все (ну почти) вокруг него — и в Союзе, и в Штатах — зашоренные, тупые, закомплексованные, некрасивые и бездарные.

Эти пафос, мачизм, позёрство, снисхождение к окружающим, наивный радикализм в высказываемых политических суждениях героя (которые, как видно из 2016 года, не очень-то сильно расходятся с мнениями автора) бесили в книге всё время, пока я её читал. Не говоря о неприкрытой мизогинии: почти все женщины в романе описаны либо с презрением, либо как минимум с позиции неоспоримого превосходства во всех отношениях.

При этом эта книга 1979 года, конечно, важная — как литературный факт: в первую очередь важность заключается в том, что Лимонов нарушил табу на темы и на язык. При этом, что хорошо, мат и описание секса в книге не выглядят самоцелью: нет ощущения, что автор писал и думал про себя «Ух, какой я смелый, нарушил табу. А сейчас ещё нарушу!». Нет, это всё выглядит органично и оправданно, но опять же в 2016 году это всё не вызывает особого восторга и удивления. (Ну и слово «пипка», seriously?)

Дочитав книгу, я понял, что всё-таки несколько вещей мне понравились. Во-первых, самое последнее предложение романа, которое одновременно говорит и о стремлении героя к другим людям, его любви ко всем людям, и о его активной и агрессивной ненависти к ним; это никак не разрешающееся противоречие между тягой к индивидуализму, и потребностью в общении, в близости с другими людьми. Во-вторых, то, как это внутреннее переживание отчуждения от окружающего мира реализуется в языке через активное использование калькированных оборотов в духе «Я имел с ним разговор»; такое лингвистическое остранение мне показалось довольно интересным.

В целом же такое впечатление, что я опоздал с прочтением этой книги: если бы она мне попалась лет в 18 или даже 20, думаю, это наивное (хотя и с претензией на ироническую дистанцию к самому себе) романтическое бунтарство самопровозглашённого гения мне бы понравилось. А так: ну да, как принято говорить, для своего времени ничего.

Дэн Хармон о писательском блоке

Недавно на reddit’e была сессия AMA (Ask Me Anything) с Дэном Хармоном (Community, Rick and Morty, Great Minds, Harmontown, HarmonQuest) . Один его ответ о преодолении писательского блока мне так понравился, что я решил его перевести (кроме не очень смешной и релевантной концовки).

Лучшее, что я могу сказать о писательском блоке: его причина — в конфликте между желанием написать хорошо и боязнью написать плохо.

Первая мысль, конечно, — «нужно побороть этот страх», но чувства подвластны нам гораздо меньше, чем цели, которые мы перед собой ставим; а поскольку ступор возникает из-за противостояния двух сил, то стоит только переключиться с цели «написать хорошо» на цель «написать плохо», как ты тут же начнёшь фонтанировать материалом, потому что — только представь, да, мы не любим этого признавать (потому что мы привыкли считать, что неуверенность в себе равнозначна параличу), но давай честно — мы можем лишь надеяться стать хорошими писателями. Нам только и остаётся, что надеяться и мечтать, что когда-нибудь это случится; это журавль в небе.

Синица в рукаве: мы говно. Нам страшно от мысли, что мы говно, и этот страх подавляет и не даёт покоя, потому что мы очень хорошо понимаем, что вероятность того, что мы говно, очень велика. Мы прекрасно отдаём себе в этом отчёт. Мы знаем, в чём мы говно, как свои пять херовых, бездарных пальцев. Каждый из нас мог бы написать книгу о том, какую плохую книгу ему бы удалось написать, если бы он написал её, а не просто сидел за столом и чесал свою тупую голову, пытаясь придумать, как бы сделать так, чтобы, как по волшебству, следующее, что он напечатает, окажется чем-то гениальным. Этого не произойдёт. Ты говно. Докажи это. И дело пойдет быстрее. А после того, как ты напишешь часов за шесть что-нибудь невероятно говённое, будет несложно сделать написанное лучше шаг за шагом. Потому что ты не только совершенная бездарность, но к тому же ещё и зловредный критик, замечающий каждую мелочь. Ты знаешь, в чём ты говно, и ты знаешь, в чём вообще всё говно, и когда ты видишь говно, ты знаешь совершенно точно, что тут нужно исправить, потому что ты мудак.

Вот мой совет по преодолению писательского блока: перейди из команды «Когда-нибудь я напишу что-нибудь хорошее» в команду «Мне не остается ничего другого, кроме как написать какое-нибудь говно», а потом сними кепку с надписью «Плохой писатель» и надень кепку «Мелочный критик» и разнеси в пух и прах черновик этой бездарной посредственности; так будет готов твой второй черновик. Пятнадцать черновиков спустя (или когда человек, который платит тебе деньги, начнёт на тебя орать), возможно, херня, которую ты написал, окажется достаточно неплохой; или, может быть, все вокруг окажутся настолько беспросветно тупыми, что плохое им покажется хорошим.

Спасибо, Дэн.

2 списка смешных книг: американская и британская версии

Недавно издание Slate упоролось и узнало у более чем 30 современных писателей и писательниц, какие книги ещё не умерших авторов и авторок они считают самыми смешными. Процесс был такой: писательница Мария Семпл порекомендовала три книги, потом авторы и авторки этих трёх книг порекомендовали по три книги и так далее. Всего получилось 82 произведения. Я тоже упоролся и сделал список на Goodreads  — там только 79 названий, потому что некоторые были рекомендованы по несколько раз.

Из того, что сразу захотелось почитать, о чём я раньше не слышал: романы Стива Мартина, Эрика Айдла (одного из «пайтонов») и Джонатана Эймса, создателя прекрасного сериала «Bored to Death».

Но главное впечатление: я почти никого не знаю. Конечно, есть прям известные литературные имена: Хилари Мантел, Дэвид Седарис, Филип Рот, Гэри Штейнгарт, Джон Ирвинг, Джуно Диас, Шерман Алекси, Тибор Фишер, Этгар Керет, Джефф Дайер, Мартин Эмис. Но по несколько книг и по несколько раз в список попали, например, книги совершенно неизвестных (мне) Джека Хэнди и Дона Новелло! Хотя другой лидер по числу упоминаний — Джон Шварцвельдер — мне как раз известен, потому что это один из главных сценаристов «Симпсонов» всех лет, который ведёт очень странный твиттер: он туда просто постит отдельные шутки и реплики из своих многочисленных романов. Но шутки смешные, кстати.

При этом, например, Вуди Аллен упомянут лишь один раз («Side Effects»), чему я был очень удивлён, потому что его «Without Feathers» — одна из самых смешных книг, которые я когда-либо читал; казалось бы, на американских авторов он должен был повлиять ещё сильнее. Навскидку из живых авторов меня так же сильно смешил, наверное, только Джонатан Коу, но и его в этом списке не оказалось.

Поэтому я вспомнил про британскую премию «Bollinger Everyman Wodehouse Prize», которая присуждается каждый год за самые смешные книги. Список в Goodreads из победивших книг и книг, вошедших в шорт-лист, сделали без меня. Этот список как-то поуютнее: тут и Коу, и Майкл Фрейн, и Макьюэн, и Зэди Смит, и даже академик Терри Иглтон.

В общем, во-первых, есть что почитать (но когда?!), и, во-вторых, интересно, есть ли что-то аналогичное в русскоязычной литературе?

Иронично

Заметил, что в последнее время многие люди — особенно комики — стали странно использовать слово «иронично» и его производные. В духе: «вам не кажется ироничным, что» или «разве это не иронично, что».

Так говорить не то чтобы нельзя, но плохо. Это примерно как говорить «давайте убедимся, что мы с вами на одной странице». Или «горячая девушка». Это калька с английского.

По-английски нормально использовать прилагательное «ironic» для описания ситуации, в которой есть внутреннее противоречие или логика самоотрицания и саморазоблачения.

По-русски «ироничность» — это атрибут человека или результата деятельности человека, но не ситуации. Ироничным может быть Вагрич Бахчанян, роман или твит. Кроме того, ироничный — это саркастичный и язвительный, а не содержащий самоописывающееся внутреннее противоречие.

Поэтому если хочется сказать «it is ironic that», но по-русски, лучше говорить «есть ирония в том, что». Потому что для описания подобных ситуаций термин «ирония» — сложный и многозначный — действительно подходит.

Весь мир — метатеатр: «Make Happy» Бо Бёрнэма

Метакомедия Бо Бёрнэма образца «what.» (2013) казалась лишь доведённым до предела комическим взглядом на мир. Ведь метарефлексивность — это вообще врождённое свойство юмора: комедиийное искусство вырастает из постоянного оглядывания на себя, оценивания и отслеживания своих мыслей, эмоций, реакций. И именно подобную модель сознания, которое оборачивается на себя, Бёрнэм блестяще воплощал формально — каждым битом по отдельности и всем «what.» в целом: изобретательным, технически совершенным и головокружительным метааттракционом, в котором не было ничего лишнего.

Поэтому после «what.» было непонятно, чего ожидать от следующего концерта. Казалось, что умнее, тоньше — лучше — метакомедии не бывает. Делать что-то более мета, накручивать новые витки рекурсии, — опасный путь, который может привести к совсем не умной самопародии. Тем не менее все по инерции ожидали повторения «what.».

«Make Happy» (2016) оказался совсем другим: не стерильным, идеальным и безличным, а довольно рыхлым, местами даже несмешным и очень искренним — мы слышали голос именно Бо, а не «Бо», персонажа «what.», злого и ироничного трикстера. Он снимает красный нос клоуна, включает свет в зале и чаще обычного говорит без иронии и прямым текстом.

И в то же время «Make Happy» — это самый метарефлексивный концерт: не столько даже по обилию шуток, построенных на соответствующих формальных приёмах, сколько по содержанию: это высказывание об искусстве, сцене и коммуникации.

При этом противоречия между тем, что это самый искренний и самый метарефлексивный спешл, нет: главные идеи Бёрнэма иначе, как с помощью метакомедии, не передать. Форма есть содержание.

Бо задаёт вопрос «О чём этот концерт?» и сам даёт ответ: «Me, me, me». Это издёвка не только над собственным нарциссизмом, но и над нарциссизмом всего поколения зрителей Бёрнэма — Me Me Me Generation. Дальше он прямым текстом говорит, что все мы — слишком «self-conscious»: это слово используют и для описания постоянного взгляда на себя со стороны, и для описания метарефлексивного искусства. По-русски — зациклены на себе.

Именно поэтому в «Make Happy» метакомедийный метод бьёт в самый нерв: вдруг оказалось, что артистами, которые вынуждены смотреть на себя со стороны и предъявлять свою жизнь миру, стали все — все оказались на сцене. И речь не о клише «весь мир — театр»: по сравнению с началом XVII века, да и даже за последние 3 года, прошедшие с выхода «what.», пространство, в котором мы вынуждены играть роли, максимально расширилось. Мы разыгрываем свою идентичность, проживаем свою жизнь публично и стремимся реализоваться, генерируя контент, отражающий нашу уникальную личность, потому что это, как нам сказали Apple, Facebook и Instagram, должно сделать наши жизни более полноценными, состоявшимися и разносторонними — то есть должно сделать нас счастливыми.

Но — счастливее почему-то мы не становимся: мы хотим самореализоваться и выступать успешно перед своей аудиторией, но нам приходится преодолевать внутреннее неприятие по отношению к этой навязанной модели достижения счастья.

Бёрнэм осмысляет и мир комедии, и мир всей индустрии развлечений, в которую вовлечены и он, и его аудитория. Весь контент оценивается по тому, насколько более счастливым он делает человека: исполнитель в таком контексте становится кем-то, кто обязан давать счастье, которого у него самого нет. Он проходится довольно злой сатирой по разным типам этого контента, включая light entertainment («Can you believe this song was once an honest articulation of class struggle?») и разные жанры современной музыки (хип-хоп, кантри, поп).

Собственно, закрывающий бит — о буррито и «Pringles» — поначалу кажется лишь остроумным возвращением к биту из начала концерта о том, что любая чушь будет казаться стильной и классной, если ее рассказывать под sick beat. Но постепенно этот бит вырастает в грандиозное полотно, которое собирает в себе все темы и идеи концерта.

Бёрнэм прямым текстом говорит своей аудитории, которую в этот момент скорее хочется назвать паствой: если можете прожить свою жизнь, не разыгрывая её перед публикой, не упускайте этот шанс. Здесь важное слово «можете»: комик, художник, артист так не может — драйв, воля к созиданию, беккетовская will-to-go-on, заставляет их продолжать. Они бы и рады не продолжать, но не могут: Бёрнэм опять же прямым текстом говорит, что его главная проблема — это «вы», публика, перед которой он вынужден выступать. Это незнакомцы — необязательно приятные, близкие и понимающие его люди, — но без которых он не может продолжать. А не продолжать он не может.

С этим связан распространённый тип шуток Бёрнэма — притворный самосаботаж: шутка оборачивается на себя, притворяется неудавшейся и как будто вот-вот должна самоуничтожиться, но на самом деле за счёт этого притворства и выживает. По этому принципу строится весь концерт, который на каждом шагу сообщает о том, что что-то идёт не так, но на самом деле всё идёт ровно так, как и было задумано.

Эта коллизия резонирует и на более глубинном уровне: не только на уровне ситуации художника и особенного социального положения, в котором оказалось это конкретное поколение. Человек в принципе обречён на коммуникацию: он не может не говорить, не может не общаться, не вступать во взаимодействие с внешним миром, при этом далеко не всегда и не со всеми ему хочется общаться. И эту коммуникативную дилемму современный мир лишь заостряет до предела.

О невозможности не продолжать говорит и самый финал концерта: Бёрнэм выходит из полутёмной гримёрки, оставляя в ней блокнот и синтезатор — символы своего творчества, — на залитую солнцем лужайку и заходит в дом, где его вроде бы ожидает счастливая семейная жизнь. Но дверь в гримёрку не закрывается, свет в ней не выключается, камера оттуда не перемещается. А это значит, что трактовка, согласно которой этот концерт был прощанием Бёрнэма, неверна. Скорее всего, если это и было заявлением о чём-то, то только о временном прекращении деятельности. Но и то, скорее всего, не об этом, а лишь о том, что ему нужно уйти со сцены, чтобы выйти на неё снова через 3 года.

(Бёрнэм, конечно, мог решить, что к своим 25 годам он достиг в стендапе всего, а теперь пора торговать оружием в Северной Африке и умирать в 37 лет. Но если принять эту параллель, её придётся достраивать и считать современным Верленом стендапа Луи Си Кея (а есть ещё рыжие и лысоватые мужики?), а я этого делать не хочу.)